Квартальный Надзиратель: скверы, сады и парки Казани (часть вторая)

Журналист Адель Хаиров продолжает свой обход старой Казани в поисках малоизвестного и интересного. Сегодня его маршрут пролегает по рощам и полянам «каменных джунглей», где горожане кормят птичек и белочек, глотают пиво и свежий воздух, читают книжки и мечтают о весне. В первой части речь шла о саде во дворе Президентского дворца, Кремлевском скверике, скере Лобачевского, сквере Толстого, Нееловой роще, Лядском садике, парк 1000-летия Казани.

Казань зеленая, желтая, белая (часть вторая)

Несколько правдивых историй о казанских скверах, садах и парках

Ограда из кованых дубовых листьев – обрамляет барский сад дома Оконишниковых

Здесь до сих пор ищут клад

Во дворе дома Оконишникова сохранился единственный в Казани настоящий барский сад. За чугунными стеблями – вековые дубы шумят над пустующими скамейками и дорожками. Вообще здесь никого нет, так как садик этот корпоративный – принадлежит Союзу писателей Татарстана – и на калитке висит ржавый замок. Я спросил одного татарского поэта, почему он и ему подобные свою музу здесь не выгуливают. А он: «Была б моя воля, сынок, я бы тут картошку посадил. Только зря земля пропадает».

Удивительное дело, время от времени в саду появляются глубокие ямки. Сначала грешили на кротов, но Мударис Альбертович, завхоз СП РТ, проработавший в особняке около тридцати лет, считает, что это местные шалят – купеческий клад ищут. Копают уже с 1918 года. Сначала обстукивали стены подвала особняка, но после прокладки водопроводной трубы в саду, когда были найдены царские червонцы и серебряный поднос с вензелем «МО», поиски переместились туда.

Скорее всего, слухи о кладе небезосновательны. Незадолго до революции купец Михаил Оконишников уехал с супругой в Баден-Баден подлечиться, а вернуться уже не смог. Граница захлопнулась. Вскоре к ним приезжает из Красной России брат жены Александр Мансуров, он же управляющий домом. Прибывает налегке, так как большевики на границе хорошенько облегчали буржуев от фамильных драгоценностей, бобровых шуб, фарфора и столового серебра.

Мансуров второпях сделал несколько тайников. Конечно, один бы он не справился с этой работой. Был у него помощник, вероятно, кто-то из прислуги. После отъезда управляющего, все основные клады в подвале были выкопаны. Но один из них был найден лишь в 80-х годах прошлого века рабочими в зеленом камине, когда ремонтировали здание после того, как отсюда съехала туберкулезная клиника. Место схрона представляло собой нишу во внутреннем своде камина размером в два кирпича, которые были вынуты. Вместо них вставлены три жестяные коробки из-под леденцов «Эйнемъ» с царскими червонцами, бутылка из-под водки «Смирновъ», набитая ассигнациями, скатанными в трубочки. Здесь же находилась медная проволока с нанизанными на нее 17 золотыми кольцами, три из которых были с изумрудами. Вход в нишу закрыт паркетной дощечкой, а снаружи замазан глиной и сажей.

На то что в саду могли быть закопаны еще какие-то драгоценности Оконишниковых, говорит тот факт, что в 1934 году участковым милиционером Мэльсом Гариповым был задержан дворник Тихон Савельев, который проживал тут же при особняке. Тот посреди ночи копал в саду яму. Участковому это показалось подозрительным. Сначала он подумал, что дворник просто убил свою жену и теперь пытается скрыть следы преступления. Но все оказалось куда интереснее. На допросе выяснилось, что покойница-мать Савельева работала при барине кухаркой и, якобы, видела из окна, как управляющий прятал в яме под липой какой-то тяжеленный баул. Если это даже так, и клад до сих пор не найден, то его крепко обнимают корни старой липы, которая каждую осень стоит вся червонно-золотая. Жаль, конечно, что я это все разболтал. 

Местность, носящая ныне название «Русской Швейцарии» была так впервые окрещена казанским гимназистом Панаевым, который опубликовал в газете статью «Швейцария в Казани». В ней автор рассказывал, что гуляя по окрестностям города, забрел в живописное место, напомнившее ему швейцарский ландшафт.

  Здесь была своя самоварная поляна

Все дореволюционные парки после октябрьского переворота автоматически получали имя Горького. Долгое время в них ничего не менялось, те же деревянные павильоны, аккуратно обитые реечками и выкрашенные в голубую краску с белыми деталями, обязательная ракушка для концертных номеров, танцзал под крышей, буфетные. Добавился только пневматический тир да появились на аллеях скульптуры Сталина, Кирова, Горького и мощной физкультурницы с веслом. Ракушку в нашем парке разобрали в середине 90-х, а жаль. Ведь она помнила самого Шаляпина, который дал здесь единственный концерт в 1912 году, а до него в ней пел романсы Собинов.

Пока мужчины прохлаждались в портерной «Русской Швейцарии», девушки готовились к супружеской жизни.

Вообще удивительное это было место – на краю пыльного города шумел настоящий лес, вдоль речки с песчаным пляжем зеленели холмы у подножия которых били родники. Здесь водились ужи, совы, зайцы. Огромная была территория. Сейчас парк разрезала трасса. Дорожки в нем, даже в оврагах залили бетоном. Скамейки ортопедические и тренажеры всякие установили. И народ хлынул сюда волной, как будто открыли шлюзы. Балки наполнились мусором, под каждым кустиком теперь чья-нибудь попка белеет и шуршит бумажкой. Короче, теперь пообщаться с природой не получится. Вместо свежего воздуха – пот, сладкие духи и сигаретный дым.                                                  

О патриотических настроениях горожан во время Первой мировой войны говорит тот факт, что посетители ресторана г-на Моздяева в парке «Русская Швейцария» вдруг перестали брать баварское пиво с белой колбасой и стали требовать русских щей и кваса. Вскоре все рестораторы Казани пересмотрели свой ассортимент.

Я разглядываю ретро-открытки «Русской Швейцарии» (так раньше называли парк имени Горького): вот, гувернантки выгуливают нарядных детишек; под деревом расположилась компания студентов с бутылками шампанского и корзиной снеди, один из них залез на сук и там удобно устроился; барышни играют в лаун-теннис; поляна с дюжиной дымящихся самоваров – горожане семьями приходили на пикник, самовар необходимой величины заказывали тут же в чайной. В местной портерной собирались художники и артисты. Василий Качалов любил здесь подсматривать, как ведут себя простые люди из народа, он собирал типажи и характеры. А когда пропускал стаканчик-другой, то начинал рыдать, разглядывая на свет кружку пива: «Дай взгляну. Бедный Йорик! Я знал его, Горацио. Это был человек бесконечного остроумия, неистощимый на выдумки. Он тысячу раз таскал меня на спине. А теперь это само отвращение и тошнотой подступает к горлу».

Из ближайших пекарен в «Русскую Швейцарию» снаряжали подмастерьев и те доставляли с пылу-жару сдобу и пирожки с ливером, судаком, капустой. Носил корзины с булками в парк и помощник пекаря Алексей Пешков, а заворачивал он их в прокламации.

 Здесь плескалось озеро – черное

Когда-то под Казанским кремлем тянулась цепочка мелких озер, вскорости быстро загаженных. «Банное», «Поганое», «Черное», «Говнянка» – названия красноречиво говорили об их состоянии. В Москве одно такое озеро очистили и оно стало называться «Чистыми прудами», а в Казани – озера просто засыпали, но одно из названий за местностью все-таки закрепилось. Поэтому-то природный котлован в самом центре города теперь называется не ямой, а Черным озером. Потом здесь установили фонтаны и тогда, хоть водичка зажурчала, оправдывая название.

До войны на его берегу стояла известная в городе кондитерская Лопухина и фабрика по производству мармелада и ландринок. Затем здание экспроприировали, и сюда въехало Чека, после чего учреждение несколько раз меняло свое название…

За окнами крутились карусели, и детишки орали от радости, заглушая стоны «врагов народа». И к бывшей кондитерской быстро прилипло название – «Черное озеро».

В 1937 году в парке «Черное озеро» было пустынно. Горожане старались не гулять поблизости со зловещей организацией НКВД. Фраза «Увезли на Черное озеро» означала лишь одно «арестован, больше не ждите».

Писатель Василий Аксенов долго не знал, «что это как раз и есть зловещее управление диктатуры, поглотившее его родителей».

Русский писатель Евгений Чириков, известный до революции, так описывал свое возвращение в Казань: «Черное озеро, общественный сад, в котором когда-то я готовился к аттестату зрелости и впервые увидал прекрасную девушку с золотыми косами. Нет озера, исчезло. Почему? – Извозчик, а где озеро? – Засыпали его. – Как? Зачем? – Лягушки больно громко квакали. Губернатору не понравилось. Ах, как жаль мне было исчезнувшего озера. Оно было так красиво в раме густых акаций. Оно было тинное, с кувшинками, с лилиями, с бегающими пауками. На берегу его, в густых зарослях, можно было совсем забыть о городе. Ах, как жаль, что засыпали, точно кусочек моей жизни засыпали».

Лев Толстой вспоминал, как в день первого экзамена он гулял по «Черному озеру» и, глядя на купола Богородицкого монастыря, молил Бога, чтобы «скорее вышел хмель и экзаменатор ничего не заметил»

 Парк Черное озеро... без озера.

Здесь Горький отлупил генеральшу

«Живя в Казани, я поступил садовником к генеральше Флорине Корнэ», – вспоминал Максим Горький.

Еще студентом я загорелся отыскать этот «мифический» сад, который описывал Горький. Хотя бы узнать приблизительное место, где он находился. Мне помог заведующий редким фондом научной библиотеки имени Лобачевского Вячеслав Аристов. Он выбрался из пыльного вороха краеведческой литературы на свежий воздух и повел меня на улицу Большая Красная туда, где в 90-е годы прошлого века, напротив худфонда РТ появился скверик с памятником татарскому художнику и скульптору Баки Урманче. Оказалось, что именно здесь и находился тот самый сад генеральши Корнэ, в котором работал садовником Алексей Пешков, а хозяйка «ходила, напевая французские песенки, смотрела, как я работаю, и время от времени, подходя к окошку кухни, просила: – Полин, давайте мине што-нипуть… «Што-нипуть» всегда было одним и тем же – стаканом вина со льдом».

Недолго проработал Горький у генеральши. Однажды он заступился за барышень, проживающих в этом же доме, когда Корнэ начала оскорблять их матерными словами.

«Я рассердился, взял ее за плечи и отвел от калитки, но она быстро вырвалась, повернулась ко мне лицом и, быстро распахнув халат, подняв рубаху, заорала:

– Я лущи эти крис!

Тогда я окончательно рассердился, повернул ее затылком к себе и ударил лопатой пониже спины, так что она выскочила в калитку и побежала по двору, сказав трижды, с великим изумлением: – О! О! О!».

Сидя на скамеечке сада, который художники называют Урманчеевским, я живо представил эту картинку, как будто посмотрел эротическое кино.